Королева, вставайте, вы спите шестнадцать часов, Даже позавчера вы проспали всего-то пятнадцать, Я скучаю один, да и мне начинает казаться, Что вам слишком тепло в мире ласковых, утренних снов.
Королева, не бойтесь, я волка сегодня убил, Он вас боле не будет тревожить тоскующим воем, Нас теперь навсегда в этом замке стареющем двое, Но я должен признаться: он был по-звериному мил.
Королева, не плачьте. Вам жаль серошерстную тварь? У него по зрачкам было видно: кровища и злоба, Нет, хотите – идите его вынимать из сугроба И могилку копайте, пока не наступит февраль.
Это ж надо его так ласкать по примятым ушам, Как же надо любить, будто душу кому-то вручая, Королева, пойдемте попьем виноградного чая, Хоть помянем, а тело снесем за забор к камышам.
Расскажите, вам грустно? А помните прошлой весной Он вам спать не давал, под окошком скуля, как собака, Вы бесились, кричали, и он замолчал, бедолага, А потом я варил аконитово-волчий настой.
Вы забыли про всё, только выйдя за ровный забор И увидев без маски спокойного, спящего волка, Сели рядом, по платью из красного тонкого шелка Пробежали мурашки – и вдребезги наш уговор.
Королева, постойте. Все в жизни привыкли терять, Только я не убийца, я ваш персональный спаситель, Вы подумайте лучше и щедро меня наградите, Подарите на память волос золотистую прядь.
Королева, ложитесь, поспите семнадцать часов, Чтобы стерлись из памяти карие волчие взгляды, Он не стоит того, и молиться о звере не надо, Даже если он лучше любого из смертных сынов.
Во всех своих болезнях виновата я сама. И назад ничего не вернуть. Твою ж мать. Ну и чего теперь? В шторку завернуться и на проезжую часть выкатиться? Или думать об этом каждый день и себя ненавидеть? Обычное дело.
Вереницей дома, фонари, ветерок от окна, Я дыханием теплым оконный проем согреваю, Где-то дальше, чем лес, громыхают, сбиваясь, трамваи, И в соседнем дворе скоро-скоро наступит весна.
Этот город, обученный страху, обману и лжи Никогда не предаст чье-то слишком упрямое сердце, Он ведь помнит, как просто закрыть элегантную дверцу Чьей-то светлой, но все-таки слишком упрямой души.
Он ее не забыл, на стекле перечеркнуто имя, Меня тоже теперь только память о прошлом хранит, А высоток чужих опустелый, смешной монолит Выдирает из памяти лица, что были родными.
Словно кадры из фильма: вся жизнь или счастья кусок, Или радость и горесть, печаль и забавы, Я был часто не прав, но и вы не всегда были правы, Когда били словами, не помня, до боли в висок.
Вереницы людей, это красочный, сказочный мир, Но в нем нет ее рук и волос золотого сиянья, На кого мне смотреть и кому посвящать покаянье, И в чьи окна – тайком, мимо прочих потухших квартир.
Снег растаял почти, как и утро в скучающем доме, И не больно уже, и на сердце навесив броню, В раз последний сказать: спи спокойно, родная, люблю. Это вечно со мной, как игла в отсыревшей соломе.
"Я сегда считала, что ты красивее меня. Черты лица - более красивые". Эх, сестра-сестра, я не такая сильная, как ты. Я уже сдалась когда-то. И выбираться из своего убийственного образа жизни, который теперь усугубился алкоголем (хорошо хоть не курю), нет никакого желания. Мне плохо и комфортно одновременно.
"Она удивительная сейчас. Всего-то нужно было немного осени и немного музыки, чтобы увидеть в ней что-то особое. Как странно, ты и не думал. Хохочет, танцует под листопадом. Вы все-таки волшебники, вы можете намного больше. Так легко, так естественно и совсем не стыдно и не совестно, вот так дурачиться. Буйство листьев. Она останавливается, замирает красным кленовым листом у дерева. А ты смотришь на нее во все глаза. Где вы? В Хогвартсе? Да не может быть, да не может быть, что совсем скоро горизонт потемнеет, не может быть, что совсем скоро вас будут ждать пустынные коридоры. И еще тебя – башня, а ее – что? Она останавливается, замирает. - Я слышал твою скрипку. С улыбкой, но ты почти чувствуешь, как звуки рояля переплетаются с тягучей мелодией из-под смычка. И как сон все исчезает. А ты не хочешь отпускать, будто пьяный, будто все можно. Так чудесно, что вы волшебники. И она легким жестом, всего лишь взмах руки, а рояль в лесу кажется совсем неуместным. Ты играл только на пианино, там звук совершенно другой. Он глуше, но громче. А от клавиш и назад, огромный инструмент – в его сердце эхо. - Ну… я… не знаю. Вспомнить бы. А руки уже сами тянутся, неумело, неловко. Но сегодня с миром что-то особенное. Ты не хочешь ни перед кем красоваться, ты просто хочешь услышать звуки прошлого. Прошлое, которое будет плавно перетекать в настоящее, рождая другую мелодию. Из всё тех же нот. До. Ре. Пальцы не слушаются. Они не помнят. Ты разочарован, пожалуй, в голове мелодия звучит, но наяву вряд ли получится. Как нужно? Нужно не думать. Нужно просто не думать, ведь это ты играл когда-то. Давно, но ты должен помнить, это не забудется, как первый вдох. Дышать-то еще не разучился? Ну вот. Давай. До. Ре. А потом совсем другие ноты под пальцами. Стоишь возле рояля. Глупо как-то в этом нелепом свитере, несерьезно, нужно что-то более значимое. Но не переодеваться же бежать, в конце-то концов. И ты понимаешь, что вот именно так – именно в свитере, именно с сумкой наперевес, именно когда она на тебя смотрит. Ты помнишь. Помнишь - Оно. Осторожно сначала. Пробуя звук на вкус. Как по водной глади пробегая пальцами. И почему-то слыша скрипку внутри. Она должна появиться. Появится ведь? Ногой на педаль – удлиняя эхо, продлевая его жизнь, понимая, что без следующей ноты оно не проживет. Не думаешь, вот совсем. Как-то очень хорошо, и не осень вовсе, осенью не бывает так тепло. И главная партия уже не твоя, здесь обязательно должна быть скрипка, которую быть может, слышишь только ты. Как жаль. Это было бы очень красиво. Если бы она услышала эти переливы. Эта музыка как пробуждение. И вот что странно. Не ее ты слышал каждый день. Она вообще звучала в вашем доме не часто. Мама садилась за пианино к ночи, а это мелодия рассвета. Или как цветы распускаются. А потом первые лучи. Красные? Пусть сейчас будут красные, раньше они были другие. Они заливают мир, освещают иву, которая неслышно и незримо вздыхает от этих прикосновений. И потихоньку. Утро в мир. Льется свет. Просыпается кто-то, окошко, одеяло. Чьи-то волосы, чьи-то закрытые глаза. Чьи-то руки, переплетены между собой. И вниз по стене – солнце. Пусть будет тайной то, как кто-то проснется сегодня. Пусть краешек солнца заменить чью-то улыбку. Пусть впереди будет эта улыбка. Пусть она будет уже не солнечной, а земной. Пусть когда-нибудь, пусть она когда-нибудь будет. Потому что как же без нее, а? Звук льется из-под пальцев. Славно, что ты отпустил мысли. Славно, что ты ее вспомнил, эту мелодию. Она затихает. Где-то у зеркала, которое отражает чьи-то черты. Где-то выше земли, где-то дальше одеяла. Где-то в лучах солнца, которое уже светит всем. А ведь всего минуту назад оно было почти личным. Звук затихает. Это стоило почувствовать. - Ну вот… как-то… Отрываешь пальцы от клавиш и ловишь желтый листок. Достойно запечатления, как картина. Но ты не романтический герой пьесы. А ведь это хороший конец, ничего даже придумывать не надо".
В Москве так много людей, поэтому они не ценятся. А я недавно стояла в метро и смотрела на девочку, а она - на стены тоннеля за стеклом. И подумалось и поверилось в переселение душ и в будущую жизнь. Там я буду также как она, ребенок совсем. И тоже буду смотреть на стены тоннеля. Только уже не в Москве, наверное. Жаль.