И отчего вдруг наружу выползает эта несусветная дурость. Глупость эта.
И отчего сны порой так запоздало, но все еще цепко и как ломом по голове рассекречивают былые желания.
Боже ж мой, да уймитесь, я давно поняла, что сплоховала. Я давно поняла, что люди не те и я не та была с ними.
Но видимо слишком сильно мне хотелось этого уюта, уюта именно в той небольшой компании. Настолько сильно хотелось, что я могла даже молчать, часами. Точнее я не могла говорить. Часами.
Теперь я понимаю, что значит: мне хочется все вернуть, но я ни за что это не верну. Даже если судьба подкинет нежданчик и снова сведет нос к носу.
Горечь от мерзости куда сильнее всех желаний.

И почему у меня всегда так: рано или поздно все обрастает смехом и превращается в сплошную шутку. Обесценивается.

Кстати, я это не выкладывала. Вот кусок, отголосок, смакую его. Но не хочу выставлять сюда завершение. Ибо оно глупо. Пусть будет дебют - неоконченный стих.

А потом среди общего шума и гама мне доверили душу, но только раз,
И соседская кошка соврать не даст – это было совсем не для нас.

А потом, оперевшись рукой о стол, погрозили пальцем, туда-сюда,
И сказали «забудь», я кивнула – да, позабыть для меня ерунда.

А потом мне снилась такая даль, сорняки за огромным стеклом витрин,
Наполняла водою пустой графин и бегом из чужих квартир.

У тебя есть дом, у меня – метро и работа с восьми до пяти-шести,
Я раз двадцать на дню так мечтала уйти, но пока не могла отпустить.

А потом под хохот желанье жить билось между рассудком и вечным «нет»,
И мне было приятно надумать бред и приятно сказать «привет».

А потом искривилось все, как в воде, и мне стало легче – прощальный шаг,
Я смогла до конца за себя решать, я смогла согласиться на брудершафт.

А потом с равнодушным как гладь лицом, я хотела даже встречать рассвет,
Но мне скинули кучу бардовых лент, словно к горлу приставили пистолет.


А еще я пишу Эри. Так что - скоро.