Дай мне день, чтоб тебе его отдать (с).
Название: Родные руины.
Автор: Серебряная.
Бета: -
Пейринг: Эри (Саске)*, Наруто/Саске/Наруто, Наруто/Хината, Микото, Итачи, Цунаде, Карин, Суйгетцу.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: ангст + что-то более светлое.
Размер: Мини.
Саммари (описание): После событий "Эри" прошло десять лет. Семейство Узумаки радуется гармонии, почти не помнит о причинах и следствиях. Но тут прошлая жизнь дает о себе знать. И прошлая смерть тоже. Вперед, Эри, в омут с головой.
Состояние: В процессе.
Дисклеймер: Персонажи – Кишимото. А остальное все мое.
Предупреждение: АУ, слеш, гет, мей би ООС, мистика.
Размещение: Меня спросите.
От автора: С праздником всех). И кстати, в этой главе крайне мало действия).
* Чтобы понять, почему имя Саске в скобочках после Эри - прочитайте это, советую. Не, ну правда.
А если вкратце - бум.Саске умер. И переродился дочкой Наруто и Хинаты.
Кстати значение имени "Эри" - счастливый, благословенный приз. Но это не столь важно, хотя и забавно.
Эри уже девятнадцать.
Глава 5. Сердце.Для полицейских это - стандартная ситуация. Одна из многих за последний месяц. Для них это работа, но у них все равно получается сочувствовать растерянно-шокированной девушке, за которой скоро приедут родители. И получается хоть и полуискренне, но все равно правдиво. А другая, темноволосая, с короткой стрижкой от звонка домой отказалась. И ее даже не хочется касаться успокаивающе, она все время смотрит в пол и прячет лицо за челкой.
И "просыпается" только тогда, когда чувствует на себе излишне внимательный и излишне пронзительный взгляд. Поднимает голову. У Итачи невольно дергается нерв рядом с правым глазом, противно, мерзко тянется импульс к вискам и замирает на них давящей болью. Но в глазах - облегчение. И мгновенно накинутая на все тело собранность снова берет верх над внезапным холодом, что ухнул от сердца в ноги при взгляде на эту опущенную голову с торчащими черными прядками.
Итачи узнал, что это не Саске. Но не узнал, что это Эри. И Узумаки внезапно чувствует себя никем. Будто застряла, затерялась в междумирье, не способная доплыть ни до одного берега. Она с вызовом смотрит на Учиху, щурит глаза, отталкивая любую попытку заговорить. Итачи и не говорит, у него и так слишком много дел, он идет в свой кабинет, достает из ящика стола папку с бумагами. И только на фоне этого синего прямоугольника замечает, как дрожат руки.
А Эри остается сидеть на месте. Поджав губы, молча, в голову бьет пустота, способная затянуть все естество в свои глубины. Все показания даны, все подписи поставлены, можно уходить. Но Эри сидит, давя в себе запоздалое желание закричать Итачи прямо в лицо: "Как дела, как преступления раскрываются, все раскрыл? И убийство брата тоже раскрыл?"
Боль рождает желание ответной боли. Эри не чувствует себя злой, но она яростно сжимает кулаки и стискивает зубы. Как тут возвращаться домой.
На улице самая давящая ночь из всех прочувствованных. Она уменьшает яркость любых красок, но забирая это - отдает что-то взамен. Каждому свое. Кому-то - спокойствие и умиротворение. Кому-то - щемящую тоску. Кому-то - тревогу.
Эри ничего не принимает, она бредет наугад, не разбирая дороги, засунув руки в карманы, и этим своим жестом становится еще больше похожей на девятнадцатилетнего парня. На того, кто сегодня избежал смерти в арке между домами. Но который не избежал ее же почти двадцать лет назад.
Минуя родной дом, минуя парк, к прошлому родному - отчетливо и прямо. И замирая уже у подъезда, проводя рукой по лицу и вскидывая голову к небу.
Это неправильно. Эри сейчас тянет туда так сильно, будто именно там будет найдено так нужное ей сейчас избавление. Будто там все ответы. Но она представляет себе, как Микото откроет ей дверь и увидит перед собой тот образ, что нежно убережен в ее сердце. Что теперь лишь воспоминание, которое не имеет, не должно иметь физического воплощения.
Это причинит ей боль. И Эри разворачивается и невыносимо медленно бредет прочь, как неприкаянная душа, лишенная тела.
И вот тогда перед ней, как пустыня, как водная непомерно необъятная гладь, как величественный город, возникает здание старого кинотеатра.
Он давно заброшен, покинут, пуст. Он давно огромной глыбой кое-как обтесанного булыжника лежит на пути у каждого, кто решит пойти по этой стороне дороги.
А решит не каждый, ведь там, на той стороне мигают неоновые рекламы, там столько света и жизни даже ночью, а здесь - будто невидимая стена, о которую ударяется все, что было создано после того, как этот киноприют покинул последний зритель.
Эри садится на лавочку напротив кинотеатра и пару минут молча смотрит на его беззвучное величие. Он как пирамиды, много знает, но не скажет ни слова.
Здесь все так изменилось. Этого не заметишь, пробегая утром от дома до автобусной остановки. Этого не поймешь, гуляя здесь днем и подставляя лицо теплым солнечным лучам. Этого не поймешь и вечером, когда бредешь, смотря только себе под ноги.
Для этого нужно остановится. Замереть. Стать похожей на это серое здание, оно словно глаза закрыло, заснуло, а может, и погибло. Стало склепом самому себе, небо смотрит на это вскользь, не задерживая своего внимания.
А Эри смотрит во все глаза. Вокруг ни души, и это внезапное единение, отдается эхом в сознании и памяти.
- Я и не замечала, что ты такой темный. И внутри и снаружи. Раньше было не так, я помню, как отстаивал огромную очередь, чтобы купить билеты. Да, тогда еще были длииинные очереди, ведь не было всех этих торговых центров на той стороне. А поход в кино был событием, которого ждали с замирание сердца, с нетерпением, так ждали.
Эри тихонько усмехается. Перед ее взором - старые картинки из прошлого, красочные в своей отрывистости, ничего цельного, лишь особо значимые фрагменты.
- Да и с папой мы сюда ходили, лет десять назад. На какой-то мультфильм, не помню, какой уже, но он мне не понравился. Уже тогда тебя постепенно забрасывали, стены были обшарпаны, небрежно все так. "Аврора".
"Аврора" молчит, не соглашается, но и не спорит. Может быть, просто уже не помнит, как все было в те дни, когда к ней ручейками стекался народ.
- А! Еще помню магазин был сбоку, с рыбками, кошками, хомячками. Там еще кот был, я его жуть как хотел, грациозный такой, идеально черный. Брат меня оттуда за капюшон вытаскивал, нельзя было, у отца аллергия.
Взгляд скользит по широкой лестнице в шесть ступеней. А чуть выше, за высокими стеклами, подернутыми временем - старые киноафиши. Очутился бы здесь человек, выпрыгнувший из машины времени - точно неверно бы понял, какой сейчас год.
Эри шепчет, то и дело кривя рот в подобии улыбки.
- Я как псих сейчас, сама с собой разговариваю. А на деле - еще хуже, я говорю с кинотеатром.
Но ей все равно. Она не подходит ближе, даже не стремится подойти. Она может закрыть глаза и вспомнить, как выглядели кассы по левую руку от входа, и с каким звуком включались игровые автоматы на втором этаже. Но в памяти не разобрать, какой фильм последним был ею просмотрен в этих стенах. Он ведь значим, он ведь последний. Как последние мысли, они ведь наиболее ценны.
Эри сжимает в пальцах ткань сумки. Нет, не так, последнее - не всегда самое важное.
- Почему тебя забросили? Нет денег? Почему тогда через дорогу все гремит и сверкает?... Нет желания? Тебя не воспринимают всерьез? Все, для чего ты сейчас годен - так это для фона, как подставка, на которую можно облокотиться. Иногда приходят какие-нибудь парни и девчонки и пьют пиво, сидя на лестнице. Вот и все, да?
Тишина накрывает ночь единым покрывалом, и только редкие звуки, будто с другой планеты, из другого мира нарушают ее правление.
- Столько вопросов к зданию, и совсем ни одного - к людям.
У стен спрашивают только тогда, когда на вопросы должен ответить ты сам. Больше некому. Больше никому не поверишь и не примешь даже самые громкие и правильные слова.
- Ты моя память, воспоминания, этим ты дорог. Не обязательно, чтобы в твоих окнах сейчас горел свет, главное, что он горел тогда. А сейчас ты фундамент, ты спишь, но надежен, нерушим. Может, так ты просишь... сказать то, что не успелось за суетой, суматохой, обидами.
Все чувства обостряются, это будто снова открываешь в себе сердце. Заново осознаешь, что у тебя есть душа. Как в первый раз слушая музыку, ощущаешь ее крылатость.
Но не переступить еще нечто бетонное. Но прижимая руку к груди, все равно не можешь пойти домой. Вдавливаешь пальцами обратно все, что готово выплеснуться в ночь. И разрывая темноту дисплеем мобильного, пишешь матери смс. "Я сегодня переночую у подруги, не теряйте".
А ведь это и впрямь, как чувство потери, когда поворачиваешься спиной к тому, от чего минуту назад взгляда не мог оторвать. И уходишь по этой, привычной стороне улицы, на которой все так изменилось. И выхватываешь редкие проблески былого. И почти улыбаешься, когда осознаешь, что палатки с мороженным остались прежними. Неужто они вечные? Кто бы мог подумать.
Утро поднимается над миром раскрытым бутоном. Яркое, летнее, сочное как долька мандарина. Оно будит Наруто в чужом доме и заставляет за завтраком уговаривать Суйгетцу пойти к гадалке. А уговорив на это, Узумаки изо всех сил пытается доказать, что и сам обязан пойти с ним. Для поддержки.
- Это лишнее, не надо, я и так должен тебя вечно благодарить.
И последние слова шепотом, чтобы Карин в соседней комнате не услышала. Она ранняя пташка, да еще и с отменным слухом.
- За то, что не принял меня за психа.
- Я тебе верю, не сомневайся, поэтому и хочу подбодрить.
- Нет, серьезно, это лишнее.
- Ладно, тогда я просто на улице подожду, идет? Чтобы подбодрить уже после.
Узумаки категорично и непреклонно пережевывает только что оттяпанный кусок сэндвича с ветчиной, и Суйгетцу соглашается. Отчасти потому что не отбрехаться все равно, отчасти - чтобы не пойти на попятную у самого входа в обитель магии и ворожбы.
Хозуки благодарен Наруто. Но теперь взамен страха пришло иное отрывисто стучащее в груди чувство.
Что бы сказал Узумаки, если бы знал, рядом с кем сейчас так спокойно сидит и так искренне и по-дружески оказывает помощь. Что бы он сказал, если бы узнал, кто преследует Суйгетцу теперь и во снах, и наяву, тенью из темных подворотен. Кошмаром из собственного сердца.
Но желание найти избавление от всего этого куда сильнее чувства вины.
Как и утро куда сильнее ночи. Оно постепенно, шаг за шагом убивает приобретенное зыбкое спокойствие. И Эри злится на солнце, которое слепит глаза через недавно вымытые стекла окон кухни. Она вернулась домой полчаса назад и теперь делает чай. Не потому что хочет пить, просто нужно что-то делать, хоть что-то.
А Хината всю ночь не могла нормально, полноценно заснуть. Она была одна в квартире, и тогда в ней царило пустое пространство меж комнат, которое раньше было заполнено осознанием того, что ее близкие здесь, до них, если захочется, можно будет коснуться рукой, их можно будет позвать. Не в припадке первобытного страха перед темнотой, а просто позвать. Хината - давно уже взрослая женщина и знает, что бояться нужно не отсутствия света за окнами.
- У тебя ссадина на щеке. Где ты поранилась?
Эри вздрагивает. Она была слишком глубоко в себе, чтобы заметить, как мать зашла на кухню, села за стол и принялась внимательно разглядывать дочь.
- Я упала, ничего особенного.
Это даже не ответ, это так - отмахнуться. Эри напряженно размешивает сахар в горячем чае, но Хината молчаливо принимает это объяснение.
Она и раньше принимала все спокойно и молчаливо. Наблюдая за Наруто, каждый день наблюдая за ним, она не могла не наблюдать за Саске. Они всегда были рядом, и Хината больше их самих знала, насколько они дороги друг другу. Со стороны порой видно раньше, четче и понятней, чем изнутри. Пока осознание перейдет от сердца к сознанию - годы пройти могут.
Учиха всегда старался все держать под контролем. Особенно - собственные эмоции. И любое чувство, которое зарождалось и ширилось в нем неизменно натыкалось на эту стену и было обречено либо отскочить от нее как футбольный мячик и вернуться к началу, либо растечься у ее основания и только изредка короткими, отчаянными всплесками лизать спрессованные кирпичи.
В Эри этого не было. Она могла оградить себя лесом, сотни деревьев с густой кроной. Она могла сжать кулаки и изо всех сил удерживать себя в рамках своего нового ограниченного мира, но стоило чуть ослабить ту нить, что заставляла ее думать, что недопустимо так неистово принимать и отпускать, широко раскинув руки, то или иное чувство, оно само вырывалось на волю. И летело меж стволов, огибало их и меняло их же.
И сейчас - эти сомкнутые губы, эти напряженные руки, эти запрятанные глубины в глазах. Это все не обманет. Как не обманет и новая прическа, которой дочь шокировала всех не так давно. Хината не знала тогда, что сказать, снова не знала, только холодок прошел по спине, и хотелось обнять ее, глупую такую, зачем она смотрела с таким вызовом. Хотелось обнять и доказать самой себе, что ничего не изменилось.
А сейчас хотелось понять, хотелось говорить открыто. Так, как обычно разговаривали Эри и Наруто. Раньше. Но вряд ли Наруто может посмотреть на все это хоть сколько-нибудь со стороны. Хината может, ведь раньше могла.
- Скажи мне... я много думала об этом... ты хочешь стать ближе к образу Саске? Тебе так... хочется? Проще? В чем причина?
- Что значит образ?
Эри делает глоток и морщится - перебор с сахаром. Она совершенно не настроена на беседу, она уже хочет сказать об этом резко и непреклонно, но повернувшись и посмотрев на мать, обрывает этот порыв. Хината растрепанная, тихая, заботливая. От нее веет участием и искренним стремлением понять, и что-то на уровне сакральных ощущений буквально приказывает Эри сесть напротив и задуматься. Остановить на миг этот вихрь темных желаний, эмоций и мыслей. И просто задуматься.
- Знаешь, мама... я не буду врать... знаешь, чего я хочу? Знаешь?
- Чего же?
- Я хочу быть Саске.
Пальцы скользят по горячему боку кружки, Эри говорит прямо в темный дышащий кружок, из которого исходит цветочный аромат чая.
- Жутко звучит? Но это так. Мне дико хочется быть им. Это не идеал, которого стремишься достичь, это просто человек... и меня будто тянет внутрь, понимаешь?
- Что подтолкнуло к этому, ведь раньше все было иначе?
- Ничего! Я не знаю... я просто осознала, что могло было быть иное будущее. Это все могло бы не оборваться вот так, а продолжаться.
Тяжелые синхронные вздохи, сказать вслух - куда сложнее, чем про себя. А сказать кому-то - еще тяжелее.
- Я понимаю тебя, но вот скажи мне, если бы тебе дали выбор - продлить ту жизнь или все же принять эту новую, чтобы ты выбрала?
- Мне не дали такой выбор.
- Если бы.
Хината смотрит пытливо, подталкивая к откровению и прозрению. Но ответ, который она получает, больно режет душу, тупым лезвием вспарывает семейный уют и целостность.
- Продлить ту жизнь. Я ведь сказала, что хочу быть Саске.
- А кем бы тогда стала Эри?
Голубые глаза резко расширяются, девушка вскидывает голову и смотрит на мать. Ее будто придавливает к стулу, и будто необъяснимо сильно, четко и живо ощущаешь сейчас собственные ноги, руки, пальцы, что замерли возле керамической ручки.
- Эри была бы не мной.
- Верно.
- Я бы жил, и родилась бы Эри.
Каждое слово будто придавливает по нерву, один за одним, тянет сухожилия, проводит леской по раненой коже, по костям - железной проволокой.
Это так просто, такой простой вывод, было бы ересью сказать, что это не было известно раньше. Но отчего-то рождение этой истины заставляет мир крутануться под ногами и замереть, втягивая в себя, прижимая к себе все сильнее.
- И это была бы не я. Она росла бы, вы любили бы ее, она любила бы вас. Но это была бы не я.
Не так прост выбор, когда уже не знаешь, что для тебя наивысшее благо. Что для тебя действительно счастье. А вдруг оно пропитывает жизнь не там, где сочатся из дыр в мечтах наши желания.
Хината поднимается с места и нежно целует ошарашенную Эри в макушку. И идет доставать из аптечки мазь - как бы ни появилась эта ссадина на лице, лучше помочь ей исчезнуть поскорее.
- Ее зовут Цунаде.
Утро раскрылось, выросло в день. Наруто уверенно кладет руку на плечо Суйгетцу, кивает ободряюще, и тому ничего не остается кроме как шагнуть через порог.
Сюда день не проник. Сюда, кажется, вообще не проникает ни одно время суток и время года. Хозуки чувствует себя по-идиотски, когда усаживается на обычный деревянный стул перед столом с большим прозрачным шаром посередине.
- Это для антуража. Клиенты любят показуху, знаешь ли. Но вот насчет тебя меня Наруто предупредил, тебе пыль в глаза пускать не буду.
Гадалка появляется будто из ниоткуда, на деле - из-за ширмы. Обычная женщина в возрасте, впрочем, очень даже хорошо выглядящая для своих лет. Позвякивая браслетами, она опирается о столешницу и цепким взглядом впивается в Суйгетцу.
- Ну, выкладывай. Только мяться не надо, я слышала тайны куда круче твоей, уверена. Я любую храню, считай, как врачи.
Взгляд у дамочки властный, поневоле все расскажешь. А Хозуки и без того хочет со всем этим покончить.
- Меня преследует... не знаю, призрак что ли... одного человека.
- Точно призрак? Может, маньяк какой?
- Точно, я его узнал, он умер, давно уже, почти двадцать лет назад.
- Но начал он тебя преследовать только сейчас?
- Да, мы просто с женой уезжали, за границу, надолго, вот недавно вернулись.
- Дай-ка, я сначала тебя посмотрю.
Цунаде надвигается, как мощная энергетическая скала, и Суйгетцу непроизвольно вжимается в стул. Пальцы гадалки замирают над головой посетителя, дрожат слегка, чуть сгибаются, затем разгибаются вновь, поглаживают воздух, будто собаку нетерпеливую.
- Ну, фон в целом чист. Так, что там у нас.
Цунаде пододвигает к столу стул и для себя, усаживается на него и с отточенным с годами профессиональным интересом готовится вникнуть в ситуацию. Берет чистый лист бумаги, аккуратно складывает его пополам, затем еще пополам и еще, и еще. Затем снова разворачивает и принимается рвать его четко по линиям сгибов. Суйгетцу терпеливо ждет, изредка напряженно сглатывая, вся эта ситуация пугает его все сильнее и сильнее.
- Итак, - белые кусочки летят в мусорку, и Цунаде снова всецело устремлена на решение чужой проблемы.
- Тебя кто-то преследует, что именно он делает? Набрасывается, указывает на что-то? Что?
- А бумажки зачем?
- Помогает отвлечься, это необходимо, к тому же я давала тебе время подумать.
- О чем?
- О твоей проблеме. Итак, что же он делает?
- Ну, он... стоит и смотрит. Пугает жутко! А в первый раз он вообще за руку меня схватил.
- То есть тебе известно, кто это. Хорошо, почему он может к тебе приходить? Ты его обидел? Или наоборот?
- Я... ничего ему не делал!
- Если бы не делал, он бы и не приходил. Так что?
- Ну, может... поругались мы... накануне... его смерти. Выясняли отношения, понимаете, спорили... из-за девушки.
- Возможно, он хочет закончить спор.
- У меня есть его фотография! Это может помочь?
- Это очень поможет, что ж ты раньше-то молчал.
Цунаде требовательно протягивает руку, разве что головой не качает неодобрительно: только время зря тратим, а у него фотография есть в кармане. А Хозуки замирает на секунду, замирает и внешне и внутренне, прежде чем достать из сумки снимок, что сегодня с утра вытащил из нежно оберегаемого Карин альбома.
Это единственный кадр, где Саске один. Как всегда не улыбается, даже в объектив не смотрит. Но пальцы все равно предательски дрожат, стоит только бросить хотя бы беглый взгляд на снимок. Хозуки передает фотографию гадалке, дышать уже сложно, наверняка из-за благовоний, будь они не ладны.
На улице всматривается в небо Наруто. Оно хорошее сегодня, небо, чистое, насыщенное как голубая гуашь, разлитая по полотну. Ее никто не касался, она свободно раскрасила сущее, ее ничто не ограничивает, и она заполнила даже те части, которые никто не подумал бы заполнить. Например, вон тот просвет между домами, вон тот - между деревьями. И еще сотни каких щелей, где непременно нужен цвет. Свободный цвет, к которому не притронулась человеческая рука.
Цунаде кладет снимок на ладонь, вторую прижимая сверху. Закрывает глаза, прислушиваясь к исходящим от фотографии импульсам, как к дыханию, как к шепоту. Теплота и холод по пальцам, обжигает случайной вспышкой, а затем - приглаживает, извиняется, лижет прохладой и речной водой. Сколько всего понамешано.
Коснуться души непросто. Иногда невозможно. Водишь пальцами по контурам, не касаясь, а былой шепот уже сам навстречу тянется. И слышишь его уже как свое дыхание.
А затем - как колокол, нежданно, во внеурочный час - биение сердца. Живое, теплое чувство перекрывает и холод, и прохладу, и языки пламени, и речную воду. Цунаде медленно открывает глаза и недоуменно смотрит на Суйгетцу.
- Ты ничего не напутал, дружок? Как по мне, так этот человек жив.
- Что? Что?! Да, не может быть, что вы такое говорите! Я видел его мертвым, его кремировали, сожгли, понимаете, как он жить может после этого?
- Спокойно-спокойно, я просто говорю, что почувствовала. Странно это.
Цунаде еще раз сдавливает фотографию между ладоней, пробиваясь через все энергетические барьеры, через шепоты и дыхания, через дымку и пространство, которое мгновенно сужается до пределов комнаты. Душа как огонек, душа как пар, душа как лист бумаги, как воздушный змей. И найдя нужную, осторожно зовешь. И не получая ответа, осторожно тянешь к ней руку и прикасаешься к ее шероховатым граням.
И снова ответным импульсом - биение сердца. И разрядом болезненным - не трогай.
Цунаде шумно выдыхает, по виску стекает капелька пота, в ногах - слабость как после быстрого бега. Суйгетцу уже жалеет, что пришел сюда, он неосознанно кусает губы и понимает, что и сам бы точно не отказался от листа бумаги, который можно было бы порвать.
А гадалка задумчиво берет двумя пальцами, средним и указательным, снимок и, наконец, всматривается в него обычным зрением: парень, черные волосы, на вид не больше двадцати.
- А зовут его не Саске, случаем?
Хозуки обмирает на стуле, до боли сжав пальцы на подлокотниках.
А в одном из залитых летним солнечным светом домов Эри медленно выдыхает, наконец, найдя в себе силы оторвать ладонь от груди, наконец, обретя возможность услышать и прочие звуки помимо ошалело и болезненно стучащего за ребрами сердца. Отчего-то пару минут назад накатил такой первобытный страх, что ноги подкосились и в глазах потемнело.
Теперь немного отпустило. Но появилось нечто иное - необъяснимая тяга идти. Прочь из дома. По раскаленному асфальту. Быстрее. Ведомая еще не остывшим, не испарившимся следом. Идти.
И Эри не в силах сопротивляться, Эри не хочет сопротивляться. Она берет с тумбочки ключи, открывает ими дверь, все движения четкие и слаженные, это важно сейчас - прочувствовать каждый миг.
Эри спускается на лифте вниз, выходит на улицу, небо сегодня и впрямь как разлитая голубая гуашь. И идет, подгоняемая гудками машин и тяжело стучащим в груди сердцем.
"И здесь след твой теряется,
Помаши издали".
J:Морс – Дай Мне.
Автор: Серебряная.
Бета: -
Пейринг: Эри (Саске)*, Наруто/Саске/Наруто, Наруто/Хината, Микото, Итачи, Цунаде, Карин, Суйгетцу.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: ангст + что-то более светлое.
Размер: Мини.
Саммари (описание): После событий "Эри" прошло десять лет. Семейство Узумаки радуется гармонии, почти не помнит о причинах и следствиях. Но тут прошлая жизнь дает о себе знать. И прошлая смерть тоже. Вперед, Эри, в омут с головой.
Состояние: В процессе.
Дисклеймер: Персонажи – Кишимото. А остальное все мое.
Предупреждение: АУ, слеш, гет, мей би ООС, мистика.
Размещение: Меня спросите.
От автора: С праздником всех). И кстати, в этой главе крайне мало действия).
* Чтобы понять, почему имя Саске в скобочках после Эри - прочитайте это, советую. Не, ну правда.
А если вкратце - бум.Саске умер. И переродился дочкой Наруто и Хинаты.
Кстати значение имени "Эри" - счастливый, благословенный приз. Но это не столь важно, хотя и забавно.
Эри уже девятнадцать.
Глава 5. Сердце.Для полицейских это - стандартная ситуация. Одна из многих за последний месяц. Для них это работа, но у них все равно получается сочувствовать растерянно-шокированной девушке, за которой скоро приедут родители. И получается хоть и полуискренне, но все равно правдиво. А другая, темноволосая, с короткой стрижкой от звонка домой отказалась. И ее даже не хочется касаться успокаивающе, она все время смотрит в пол и прячет лицо за челкой.
И "просыпается" только тогда, когда чувствует на себе излишне внимательный и излишне пронзительный взгляд. Поднимает голову. У Итачи невольно дергается нерв рядом с правым глазом, противно, мерзко тянется импульс к вискам и замирает на них давящей болью. Но в глазах - облегчение. И мгновенно накинутая на все тело собранность снова берет верх над внезапным холодом, что ухнул от сердца в ноги при взгляде на эту опущенную голову с торчащими черными прядками.
Итачи узнал, что это не Саске. Но не узнал, что это Эри. И Узумаки внезапно чувствует себя никем. Будто застряла, затерялась в междумирье, не способная доплыть ни до одного берега. Она с вызовом смотрит на Учиху, щурит глаза, отталкивая любую попытку заговорить. Итачи и не говорит, у него и так слишком много дел, он идет в свой кабинет, достает из ящика стола папку с бумагами. И только на фоне этого синего прямоугольника замечает, как дрожат руки.
А Эри остается сидеть на месте. Поджав губы, молча, в голову бьет пустота, способная затянуть все естество в свои глубины. Все показания даны, все подписи поставлены, можно уходить. Но Эри сидит, давя в себе запоздалое желание закричать Итачи прямо в лицо: "Как дела, как преступления раскрываются, все раскрыл? И убийство брата тоже раскрыл?"
Боль рождает желание ответной боли. Эри не чувствует себя злой, но она яростно сжимает кулаки и стискивает зубы. Как тут возвращаться домой.
На улице самая давящая ночь из всех прочувствованных. Она уменьшает яркость любых красок, но забирая это - отдает что-то взамен. Каждому свое. Кому-то - спокойствие и умиротворение. Кому-то - щемящую тоску. Кому-то - тревогу.
Эри ничего не принимает, она бредет наугад, не разбирая дороги, засунув руки в карманы, и этим своим жестом становится еще больше похожей на девятнадцатилетнего парня. На того, кто сегодня избежал смерти в арке между домами. Но который не избежал ее же почти двадцать лет назад.
Минуя родной дом, минуя парк, к прошлому родному - отчетливо и прямо. И замирая уже у подъезда, проводя рукой по лицу и вскидывая голову к небу.
Это неправильно. Эри сейчас тянет туда так сильно, будто именно там будет найдено так нужное ей сейчас избавление. Будто там все ответы. Но она представляет себе, как Микото откроет ей дверь и увидит перед собой тот образ, что нежно убережен в ее сердце. Что теперь лишь воспоминание, которое не имеет, не должно иметь физического воплощения.
Это причинит ей боль. И Эри разворачивается и невыносимо медленно бредет прочь, как неприкаянная душа, лишенная тела.
И вот тогда перед ней, как пустыня, как водная непомерно необъятная гладь, как величественный город, возникает здание старого кинотеатра.
Он давно заброшен, покинут, пуст. Он давно огромной глыбой кое-как обтесанного булыжника лежит на пути у каждого, кто решит пойти по этой стороне дороги.
А решит не каждый, ведь там, на той стороне мигают неоновые рекламы, там столько света и жизни даже ночью, а здесь - будто невидимая стена, о которую ударяется все, что было создано после того, как этот киноприют покинул последний зритель.
Эри садится на лавочку напротив кинотеатра и пару минут молча смотрит на его беззвучное величие. Он как пирамиды, много знает, но не скажет ни слова.
Здесь все так изменилось. Этого не заметишь, пробегая утром от дома до автобусной остановки. Этого не поймешь, гуляя здесь днем и подставляя лицо теплым солнечным лучам. Этого не поймешь и вечером, когда бредешь, смотря только себе под ноги.
Для этого нужно остановится. Замереть. Стать похожей на это серое здание, оно словно глаза закрыло, заснуло, а может, и погибло. Стало склепом самому себе, небо смотрит на это вскользь, не задерживая своего внимания.
А Эри смотрит во все глаза. Вокруг ни души, и это внезапное единение, отдается эхом в сознании и памяти.
- Я и не замечала, что ты такой темный. И внутри и снаружи. Раньше было не так, я помню, как отстаивал огромную очередь, чтобы купить билеты. Да, тогда еще были длииинные очереди, ведь не было всех этих торговых центров на той стороне. А поход в кино был событием, которого ждали с замирание сердца, с нетерпением, так ждали.
Эри тихонько усмехается. Перед ее взором - старые картинки из прошлого, красочные в своей отрывистости, ничего цельного, лишь особо значимые фрагменты.
- Да и с папой мы сюда ходили, лет десять назад. На какой-то мультфильм, не помню, какой уже, но он мне не понравился. Уже тогда тебя постепенно забрасывали, стены были обшарпаны, небрежно все так. "Аврора".
"Аврора" молчит, не соглашается, но и не спорит. Может быть, просто уже не помнит, как все было в те дни, когда к ней ручейками стекался народ.
- А! Еще помню магазин был сбоку, с рыбками, кошками, хомячками. Там еще кот был, я его жуть как хотел, грациозный такой, идеально черный. Брат меня оттуда за капюшон вытаскивал, нельзя было, у отца аллергия.
Взгляд скользит по широкой лестнице в шесть ступеней. А чуть выше, за высокими стеклами, подернутыми временем - старые киноафиши. Очутился бы здесь человек, выпрыгнувший из машины времени - точно неверно бы понял, какой сейчас год.
Эри шепчет, то и дело кривя рот в подобии улыбки.
- Я как псих сейчас, сама с собой разговариваю. А на деле - еще хуже, я говорю с кинотеатром.
Но ей все равно. Она не подходит ближе, даже не стремится подойти. Она может закрыть глаза и вспомнить, как выглядели кассы по левую руку от входа, и с каким звуком включались игровые автоматы на втором этаже. Но в памяти не разобрать, какой фильм последним был ею просмотрен в этих стенах. Он ведь значим, он ведь последний. Как последние мысли, они ведь наиболее ценны.
Эри сжимает в пальцах ткань сумки. Нет, не так, последнее - не всегда самое важное.
- Почему тебя забросили? Нет денег? Почему тогда через дорогу все гремит и сверкает?... Нет желания? Тебя не воспринимают всерьез? Все, для чего ты сейчас годен - так это для фона, как подставка, на которую можно облокотиться. Иногда приходят какие-нибудь парни и девчонки и пьют пиво, сидя на лестнице. Вот и все, да?
Тишина накрывает ночь единым покрывалом, и только редкие звуки, будто с другой планеты, из другого мира нарушают ее правление.
- Столько вопросов к зданию, и совсем ни одного - к людям.
У стен спрашивают только тогда, когда на вопросы должен ответить ты сам. Больше некому. Больше никому не поверишь и не примешь даже самые громкие и правильные слова.
- Ты моя память, воспоминания, этим ты дорог. Не обязательно, чтобы в твоих окнах сейчас горел свет, главное, что он горел тогда. А сейчас ты фундамент, ты спишь, но надежен, нерушим. Может, так ты просишь... сказать то, что не успелось за суетой, суматохой, обидами.
Все чувства обостряются, это будто снова открываешь в себе сердце. Заново осознаешь, что у тебя есть душа. Как в первый раз слушая музыку, ощущаешь ее крылатость.
Но не переступить еще нечто бетонное. Но прижимая руку к груди, все равно не можешь пойти домой. Вдавливаешь пальцами обратно все, что готово выплеснуться в ночь. И разрывая темноту дисплеем мобильного, пишешь матери смс. "Я сегодня переночую у подруги, не теряйте".
А ведь это и впрямь, как чувство потери, когда поворачиваешься спиной к тому, от чего минуту назад взгляда не мог оторвать. И уходишь по этой, привычной стороне улицы, на которой все так изменилось. И выхватываешь редкие проблески былого. И почти улыбаешься, когда осознаешь, что палатки с мороженным остались прежними. Неужто они вечные? Кто бы мог подумать.
Утро поднимается над миром раскрытым бутоном. Яркое, летнее, сочное как долька мандарина. Оно будит Наруто в чужом доме и заставляет за завтраком уговаривать Суйгетцу пойти к гадалке. А уговорив на это, Узумаки изо всех сил пытается доказать, что и сам обязан пойти с ним. Для поддержки.
- Это лишнее, не надо, я и так должен тебя вечно благодарить.
И последние слова шепотом, чтобы Карин в соседней комнате не услышала. Она ранняя пташка, да еще и с отменным слухом.
- За то, что не принял меня за психа.
- Я тебе верю, не сомневайся, поэтому и хочу подбодрить.
- Нет, серьезно, это лишнее.
- Ладно, тогда я просто на улице подожду, идет? Чтобы подбодрить уже после.
Узумаки категорично и непреклонно пережевывает только что оттяпанный кусок сэндвича с ветчиной, и Суйгетцу соглашается. Отчасти потому что не отбрехаться все равно, отчасти - чтобы не пойти на попятную у самого входа в обитель магии и ворожбы.
Хозуки благодарен Наруто. Но теперь взамен страха пришло иное отрывисто стучащее в груди чувство.
Что бы сказал Узумаки, если бы знал, рядом с кем сейчас так спокойно сидит и так искренне и по-дружески оказывает помощь. Что бы он сказал, если бы узнал, кто преследует Суйгетцу теперь и во снах, и наяву, тенью из темных подворотен. Кошмаром из собственного сердца.
Но желание найти избавление от всего этого куда сильнее чувства вины.
Как и утро куда сильнее ночи. Оно постепенно, шаг за шагом убивает приобретенное зыбкое спокойствие. И Эри злится на солнце, которое слепит глаза через недавно вымытые стекла окон кухни. Она вернулась домой полчаса назад и теперь делает чай. Не потому что хочет пить, просто нужно что-то делать, хоть что-то.
А Хината всю ночь не могла нормально, полноценно заснуть. Она была одна в квартире, и тогда в ней царило пустое пространство меж комнат, которое раньше было заполнено осознанием того, что ее близкие здесь, до них, если захочется, можно будет коснуться рукой, их можно будет позвать. Не в припадке первобытного страха перед темнотой, а просто позвать. Хината - давно уже взрослая женщина и знает, что бояться нужно не отсутствия света за окнами.
- У тебя ссадина на щеке. Где ты поранилась?
Эри вздрагивает. Она была слишком глубоко в себе, чтобы заметить, как мать зашла на кухню, села за стол и принялась внимательно разглядывать дочь.
- Я упала, ничего особенного.
Это даже не ответ, это так - отмахнуться. Эри напряженно размешивает сахар в горячем чае, но Хината молчаливо принимает это объяснение.
Она и раньше принимала все спокойно и молчаливо. Наблюдая за Наруто, каждый день наблюдая за ним, она не могла не наблюдать за Саске. Они всегда были рядом, и Хината больше их самих знала, насколько они дороги друг другу. Со стороны порой видно раньше, четче и понятней, чем изнутри. Пока осознание перейдет от сердца к сознанию - годы пройти могут.
Учиха всегда старался все держать под контролем. Особенно - собственные эмоции. И любое чувство, которое зарождалось и ширилось в нем неизменно натыкалось на эту стену и было обречено либо отскочить от нее как футбольный мячик и вернуться к началу, либо растечься у ее основания и только изредка короткими, отчаянными всплесками лизать спрессованные кирпичи.
В Эри этого не было. Она могла оградить себя лесом, сотни деревьев с густой кроной. Она могла сжать кулаки и изо всех сил удерживать себя в рамках своего нового ограниченного мира, но стоило чуть ослабить ту нить, что заставляла ее думать, что недопустимо так неистово принимать и отпускать, широко раскинув руки, то или иное чувство, оно само вырывалось на волю. И летело меж стволов, огибало их и меняло их же.
И сейчас - эти сомкнутые губы, эти напряженные руки, эти запрятанные глубины в глазах. Это все не обманет. Как не обманет и новая прическа, которой дочь шокировала всех не так давно. Хината не знала тогда, что сказать, снова не знала, только холодок прошел по спине, и хотелось обнять ее, глупую такую, зачем она смотрела с таким вызовом. Хотелось обнять и доказать самой себе, что ничего не изменилось.
А сейчас хотелось понять, хотелось говорить открыто. Так, как обычно разговаривали Эри и Наруто. Раньше. Но вряд ли Наруто может посмотреть на все это хоть сколько-нибудь со стороны. Хината может, ведь раньше могла.
- Скажи мне... я много думала об этом... ты хочешь стать ближе к образу Саске? Тебе так... хочется? Проще? В чем причина?
- Что значит образ?
Эри делает глоток и морщится - перебор с сахаром. Она совершенно не настроена на беседу, она уже хочет сказать об этом резко и непреклонно, но повернувшись и посмотрев на мать, обрывает этот порыв. Хината растрепанная, тихая, заботливая. От нее веет участием и искренним стремлением понять, и что-то на уровне сакральных ощущений буквально приказывает Эри сесть напротив и задуматься. Остановить на миг этот вихрь темных желаний, эмоций и мыслей. И просто задуматься.
- Знаешь, мама... я не буду врать... знаешь, чего я хочу? Знаешь?
- Чего же?
- Я хочу быть Саске.
Пальцы скользят по горячему боку кружки, Эри говорит прямо в темный дышащий кружок, из которого исходит цветочный аромат чая.
- Жутко звучит? Но это так. Мне дико хочется быть им. Это не идеал, которого стремишься достичь, это просто человек... и меня будто тянет внутрь, понимаешь?
- Что подтолкнуло к этому, ведь раньше все было иначе?
- Ничего! Я не знаю... я просто осознала, что могло было быть иное будущее. Это все могло бы не оборваться вот так, а продолжаться.
Тяжелые синхронные вздохи, сказать вслух - куда сложнее, чем про себя. А сказать кому-то - еще тяжелее.
- Я понимаю тебя, но вот скажи мне, если бы тебе дали выбор - продлить ту жизнь или все же принять эту новую, чтобы ты выбрала?
- Мне не дали такой выбор.
- Если бы.
Хината смотрит пытливо, подталкивая к откровению и прозрению. Но ответ, который она получает, больно режет душу, тупым лезвием вспарывает семейный уют и целостность.
- Продлить ту жизнь. Я ведь сказала, что хочу быть Саске.
- А кем бы тогда стала Эри?
Голубые глаза резко расширяются, девушка вскидывает голову и смотрит на мать. Ее будто придавливает к стулу, и будто необъяснимо сильно, четко и живо ощущаешь сейчас собственные ноги, руки, пальцы, что замерли возле керамической ручки.
- Эри была бы не мной.
- Верно.
- Я бы жил, и родилась бы Эри.
Каждое слово будто придавливает по нерву, один за одним, тянет сухожилия, проводит леской по раненой коже, по костям - железной проволокой.
Это так просто, такой простой вывод, было бы ересью сказать, что это не было известно раньше. Но отчего-то рождение этой истины заставляет мир крутануться под ногами и замереть, втягивая в себя, прижимая к себе все сильнее.
- И это была бы не я. Она росла бы, вы любили бы ее, она любила бы вас. Но это была бы не я.
Не так прост выбор, когда уже не знаешь, что для тебя наивысшее благо. Что для тебя действительно счастье. А вдруг оно пропитывает жизнь не там, где сочатся из дыр в мечтах наши желания.
Хината поднимается с места и нежно целует ошарашенную Эри в макушку. И идет доставать из аптечки мазь - как бы ни появилась эта ссадина на лице, лучше помочь ей исчезнуть поскорее.
- Ее зовут Цунаде.
Утро раскрылось, выросло в день. Наруто уверенно кладет руку на плечо Суйгетцу, кивает ободряюще, и тому ничего не остается кроме как шагнуть через порог.
Сюда день не проник. Сюда, кажется, вообще не проникает ни одно время суток и время года. Хозуки чувствует себя по-идиотски, когда усаживается на обычный деревянный стул перед столом с большим прозрачным шаром посередине.
- Это для антуража. Клиенты любят показуху, знаешь ли. Но вот насчет тебя меня Наруто предупредил, тебе пыль в глаза пускать не буду.
Гадалка появляется будто из ниоткуда, на деле - из-за ширмы. Обычная женщина в возрасте, впрочем, очень даже хорошо выглядящая для своих лет. Позвякивая браслетами, она опирается о столешницу и цепким взглядом впивается в Суйгетцу.
- Ну, выкладывай. Только мяться не надо, я слышала тайны куда круче твоей, уверена. Я любую храню, считай, как врачи.
Взгляд у дамочки властный, поневоле все расскажешь. А Хозуки и без того хочет со всем этим покончить.
- Меня преследует... не знаю, призрак что ли... одного человека.
- Точно призрак? Может, маньяк какой?
- Точно, я его узнал, он умер, давно уже, почти двадцать лет назад.
- Но начал он тебя преследовать только сейчас?
- Да, мы просто с женой уезжали, за границу, надолго, вот недавно вернулись.
- Дай-ка, я сначала тебя посмотрю.
Цунаде надвигается, как мощная энергетическая скала, и Суйгетцу непроизвольно вжимается в стул. Пальцы гадалки замирают над головой посетителя, дрожат слегка, чуть сгибаются, затем разгибаются вновь, поглаживают воздух, будто собаку нетерпеливую.
- Ну, фон в целом чист. Так, что там у нас.
Цунаде пододвигает к столу стул и для себя, усаживается на него и с отточенным с годами профессиональным интересом готовится вникнуть в ситуацию. Берет чистый лист бумаги, аккуратно складывает его пополам, затем еще пополам и еще, и еще. Затем снова разворачивает и принимается рвать его четко по линиям сгибов. Суйгетцу терпеливо ждет, изредка напряженно сглатывая, вся эта ситуация пугает его все сильнее и сильнее.
- Итак, - белые кусочки летят в мусорку, и Цунаде снова всецело устремлена на решение чужой проблемы.
- Тебя кто-то преследует, что именно он делает? Набрасывается, указывает на что-то? Что?
- А бумажки зачем?
- Помогает отвлечься, это необходимо, к тому же я давала тебе время подумать.
- О чем?
- О твоей проблеме. Итак, что же он делает?
- Ну, он... стоит и смотрит. Пугает жутко! А в первый раз он вообще за руку меня схватил.
- То есть тебе известно, кто это. Хорошо, почему он может к тебе приходить? Ты его обидел? Или наоборот?
- Я... ничего ему не делал!
- Если бы не делал, он бы и не приходил. Так что?
- Ну, может... поругались мы... накануне... его смерти. Выясняли отношения, понимаете, спорили... из-за девушки.
- Возможно, он хочет закончить спор.
- У меня есть его фотография! Это может помочь?
- Это очень поможет, что ж ты раньше-то молчал.
Цунаде требовательно протягивает руку, разве что головой не качает неодобрительно: только время зря тратим, а у него фотография есть в кармане. А Хозуки замирает на секунду, замирает и внешне и внутренне, прежде чем достать из сумки снимок, что сегодня с утра вытащил из нежно оберегаемого Карин альбома.
Это единственный кадр, где Саске один. Как всегда не улыбается, даже в объектив не смотрит. Но пальцы все равно предательски дрожат, стоит только бросить хотя бы беглый взгляд на снимок. Хозуки передает фотографию гадалке, дышать уже сложно, наверняка из-за благовоний, будь они не ладны.
На улице всматривается в небо Наруто. Оно хорошее сегодня, небо, чистое, насыщенное как голубая гуашь, разлитая по полотну. Ее никто не касался, она свободно раскрасила сущее, ее ничто не ограничивает, и она заполнила даже те части, которые никто не подумал бы заполнить. Например, вон тот просвет между домами, вон тот - между деревьями. И еще сотни каких щелей, где непременно нужен цвет. Свободный цвет, к которому не притронулась человеческая рука.
Цунаде кладет снимок на ладонь, вторую прижимая сверху. Закрывает глаза, прислушиваясь к исходящим от фотографии импульсам, как к дыханию, как к шепоту. Теплота и холод по пальцам, обжигает случайной вспышкой, а затем - приглаживает, извиняется, лижет прохладой и речной водой. Сколько всего понамешано.
Коснуться души непросто. Иногда невозможно. Водишь пальцами по контурам, не касаясь, а былой шепот уже сам навстречу тянется. И слышишь его уже как свое дыхание.
А затем - как колокол, нежданно, во внеурочный час - биение сердца. Живое, теплое чувство перекрывает и холод, и прохладу, и языки пламени, и речную воду. Цунаде медленно открывает глаза и недоуменно смотрит на Суйгетцу.
- Ты ничего не напутал, дружок? Как по мне, так этот человек жив.
- Что? Что?! Да, не может быть, что вы такое говорите! Я видел его мертвым, его кремировали, сожгли, понимаете, как он жить может после этого?
- Спокойно-спокойно, я просто говорю, что почувствовала. Странно это.
Цунаде еще раз сдавливает фотографию между ладоней, пробиваясь через все энергетические барьеры, через шепоты и дыхания, через дымку и пространство, которое мгновенно сужается до пределов комнаты. Душа как огонек, душа как пар, душа как лист бумаги, как воздушный змей. И найдя нужную, осторожно зовешь. И не получая ответа, осторожно тянешь к ней руку и прикасаешься к ее шероховатым граням.
И снова ответным импульсом - биение сердца. И разрядом болезненным - не трогай.
Цунаде шумно выдыхает, по виску стекает капелька пота, в ногах - слабость как после быстрого бега. Суйгетцу уже жалеет, что пришел сюда, он неосознанно кусает губы и понимает, что и сам бы точно не отказался от листа бумаги, который можно было бы порвать.
А гадалка задумчиво берет двумя пальцами, средним и указательным, снимок и, наконец, всматривается в него обычным зрением: парень, черные волосы, на вид не больше двадцати.
- А зовут его не Саске, случаем?
Хозуки обмирает на стуле, до боли сжав пальцы на подлокотниках.
А в одном из залитых летним солнечным светом домов Эри медленно выдыхает, наконец, найдя в себе силы оторвать ладонь от груди, наконец, обретя возможность услышать и прочие звуки помимо ошалело и болезненно стучащего за ребрами сердца. Отчего-то пару минут назад накатил такой первобытный страх, что ноги подкосились и в глазах потемнело.
Теперь немного отпустило. Но появилось нечто иное - необъяснимая тяга идти. Прочь из дома. По раскаленному асфальту. Быстрее. Ведомая еще не остывшим, не испарившимся следом. Идти.
И Эри не в силах сопротивляться, Эри не хочет сопротивляться. Она берет с тумбочки ключи, открывает ими дверь, все движения четкие и слаженные, это важно сейчас - прочувствовать каждый миг.
Эри спускается на лифте вниз, выходит на улицу, небо сегодня и впрямь как разлитая голубая гуашь. И идет, подгоняемая гудками машин и тяжело стучащим в груди сердцем.
"И здесь след твой теряется,
Помаши издали".
J:Морс – Дай Мне.
@темы: Тень-тень-Нарутотень., Нарутотень-арт., "Эри"
-
-
10.03.2014 в 11:51Вот точно сказано. И идет яркой нитью по всей главе, в ее метаниях, чувствах, ожесточенности, разговоре с кинотеатром, внезапном переходе в разговоре на "сказал", "я был бы".
- А кем бы тогда стала Эри?
Наверное, вопрос который поставил просто в тупик. А кем? немного бреда
Еще очень запомнился разговор с кинотеатром. Неспешный, задумчивый, открытый. Очень красивый и трогательный момент в главе.
- Ты ничего не напутал, дружок? Как по мне, так этот человек жив.
Х) Вот тут было смешно, когда Суйгетцу стал оправдываться, нет мол "Я то точно! 100% знаю, что он умер"
С нетерпением жду продолжения
СПАСИБО!
-
-
11.03.2014 в 03:35Да, Эри сейчас, можно сказать - на перепутье, а точнее - между двумя путями
Наверное, вопрос который поставил просто в тупик. А кем? Знаешь у меня такое было, когда у тебя есть что-то, не особо нужное, тяжелое, ненавистное, что ты проносишь с собой через всю жизнь, а потом в какой то момент понимаешь, а каково было бы без этого. Это разрывает на части. Поэтому мне искренне жаль Эри.
Думаешь, для Эри ммммм Эри - это нечто ненавистное?)
Она была бы не той, кем она является сейчас - это главное
Х) Вот тут было смешно, когда Суйгетцу стал оправдываться, нет мол "Я то точно! 100% знаю, что он умер"
Да уж, "я ж точно знаю, вот прям точно-точно, я ж его мертвым видел" и все такое)
С нетерпением жду продолжения Вдохновения тебе
СПАСИБО!
спасибо и тебе) что ж - одна глава осталась)